![]() |
|||||||||
|
Современная
литературная критика: статьи,
очерки, исследования Т. Ю. Дикова
(Екатеринбург)
В силу столь явственного акцента на мире творческой личности - художника, архитектора, композитора, литератора - особо рельефным, осязаемым, прозрачным становится стиль "зодчего". Теперь сверхинтересным предстает не объект, а субъект - мельчайшее проявление его сознания и того видения, которое в нем рождается и формируется (в его стиле, в его форме). Таким образом, важнейшим условием складывания культуры модерна является обостренный интерес художника к самому себе, поиски себя, изучение, "осязание" своей собственной души, поскольку для творческой личности рубежа веков высказывание: "искусство - это откровение души" (1) - звучит непреложной истиной. И еще один - принципиальный для творческого человека порубежья - момент. Это - состояние особой стремительности, динамики и, более тотго, катастрофизма, которое он испытывает, сталкиваясь с окружающим миром. Ощущение беспокойства, напряженности, трагичности нового времени происходит, прежде всего, оттого, что смятенность, тревога, неуверенность во всем - и даже в себе - явственно присутствует в сознании человека. В соответствии с духом времени, оно обновляется (через сдвиги, сломы, разрывы) очень резко и быстро. Становление творческой личности Александра Грина падает именно на это острое, "сдвинутое", драматичнейшее время. В юности писателю приходится сполна пережить нужду и унижения, скитаться по России, работать на рыбных промыслах и на пароходах, на складах и на скидке дров, сидеть в тюрьме и "больше всего быть Максимой Горьким" (3). Жизнь - какая она есть на самом деле, - Грин знает не хуже прославленного пролегарского писателя. Подтверждают это его рассказы 10-х годов "По закону" и "Золото и шахтёры", несомненно, имеющие под собой автобиографическую основу. Выполнены они в абсолютно реалистической манере (Грин может писать и так!). Художник в этих произведениях с беспощадностью аналитика, не уступающей по трезвости анализу Горького, описывает тяжесть жизни людской. Как человек и писатель Грин определяется до революции. Он относит себя к символистам (4), и этим, вероятно, высказывает свою приверженность не столько символической литературной школе, сколько вообще к кругу дореволюционных писателей, и, может быть, даже сознательно противопоставляет себя таким образом новой нормативно-заданной советсвой литературе, поскольку понимание символизма у него близко восприятию М. Волошина: "Быть символистом - значит в обыденном явлении жизни провидеть вечное" (5). -- Грин - сложный писатель, который "стоит особняком" и резко выделяется не только на фоне литературы советского периода; и в дореволюционной России он воспринимается как "писатель-одиночка", кажется, столь похожий на многих авторов приключенческой литературы и одновременно, на них не похожий; писатель, в творчестве которого ощущаются связи с русской классикой, но скрыто преобразованные и, обновлеённые. Самая проницательная дооктябрьская критика увидела главное: "Грин - незаурядная фигура в нашей беллетристике", он "очень сознателен в своём творчестве" (6). Тем не менее, на протяжении нескольких десятилетий существует и варьируется миф о Грине - лишь как о чудесном романтике, не желавшем видеть реалии, создавшем свою прекрасную романтическую страну, "где люди и страны все "иностранны", без отнесения из к какому-либо место, климату, бытовому укладу" (7), умеющем "уверенно набрасывать контуры сюжета" и с неменьшей уверенностью вычерчивать психологический рисунок" (8). Но каким же далёким и чужим он должен был казаться в кругу утверждающейся и "набирающей ход" литературы соцреализма, если не только рапповская критика, но и внимательные художники искренне полагали, что "несчастье и беда Грина в том, что он развил и воплотил свою тему не на материале живой действительности, - тогда перед нами была бы подлинная романтика социализма, - а на материале условного мира сказки, целиком включённого в "ассоциативную систему" капиталистиеских отношений" (9); если даже Андрей Платонов написал о нём: "Было бы гораздо лучше, если бы поэтическая сила Грина была применена для изображения реального мира, а не сновидения, для создания искусства, а не искусственности" (10). Грина упрекают за то, что считалось огромным изъяном в творчестве и именовалось "сознательным уходом от социальной действительности", а по сути же являлось ярчайшей особенностью его таланта". "Он жил среди нас, этот сказочник странный..." (13), - скажет восхищённый поэт, очарованный гриновской экзотикой. И критики стали вторить: странный, странный..., придавая этому слову житейское, а не эстетическое звучание. -Для предотвращения сквозняков в производственных помещениях устанавливается ПВХ завеса из прозрачных лент- Странный, потому что все время один, ни с какой "группой товарищей" по литературной работе не кооперируется, последователей не имеет, да и друзей, пожалуй, тоже. (Живя в Крыму, Грин общается с М. Волошиным и В. Вересаевым, художниц К. Богаевским. Однако их отношения, как и связи Грина с другими современник не определялись словами "дружба" или "приятельство". Это были отношения художников, для которых главное в жизни — творчество. См. об этом: Варла Л. М. Встречи на земле Киммерии // Крымсгая правда — газета, 1986. - 14 сентября. - С. 4.) Бросается в глаза его странная, почти "неприличная" для эры восходящей зари коммунизма внешность: "одинокий", "нелюдимый", "угрюмый" (14); "худой, высокий и сутулый человек, с лицом, иссеченным тысячами морщин и шрамов, стусклыми, уставшими глазами, загоравшимися прекрасным блеском только в минуты чтения или выдумывания необычайным рассказов" (15), "в глухом черном костюме, блестевшем от старости, и в черной шляпе. В то время никто шляп не носил" (16), и при этом по-старомодному "высоко честен, строг и чопорен"(17). на верх страницы - к началу раздела - на главную |
||||||||
|