Литературная критика - Репрезентация творчества Александра Грина в СССР
к содержанию

9.2. Религиозный дискурс Блистающего мира (начало::02::03::04::05::06::окончание)

Если проанализировать кадры из Блистающего мира с точки зрения христианской символики, то фигура Друда с крестообразно распростертыми руками, с геометрической точностью застывшая напротив зрачка гигантского глаза, может быть визуально прочитана как дополняющий знак святой Троицы – возможно, как изображение Бога-Сына.

Геометрическое совершенство линий позволяют говорить о том, что фигура Друда заключает в себе знак перевернутого треугольника [534] – основание которого расположено по линии распростертых рук, а две другие воображаемые стороны сходятся у ступней Друда, на вершине треугольника. Купол цирка – подобно куполу церкви – довершает графическое и мистическое единство Троицы, заключая всю систему в круг [535].

Следует также отметить, что крестообразное положение летящего Друда является в полной мере изобретением режиссера фильма. Грин описывал позу застывшего над цирком героя совершенно иначе:

Покинув арену, Друд всплыл в воздухе к люстрам, обернув руками затылок. Мгновенно вся воображаемая тяжесть его тела передалась внутреннему усилию зрителей, но так же быстро исчезла, и все увидели, выше галерей, над трапециями, мчится, закинув голову, человек, пересекая круглое верхнее пространство с плавной быстротой птицы, - теперь он был страшен. И его тень, ныряя по рядам, металась внизу [536].

Можно предположить, что, придав Друду положение распятого Христа, Мансуров также хотел подчеркнуть его сходство с птицей, раскинувшей крылья. Не исключено, что на режиссера при этом повлияла иллюстрация Саввы Бродского, включенная в популярный шеститомник гриновских произведений, вышедший почти полумиллионным тиражом в 1965 году. На этой иллюстрации художник изображает Друда, летящего в цирке в распростертыми руками. Однако что бы ни повлияло на выбор Мансурова, результатом явилось четкое иконографическое изображение героя.

Возможно, Мансурову казалась неуместной та небрежная поза (руки, заложенные за голову), с которой Друд – как бы выражая презрение к собравшимся внизу зрителям – взлетел к куполу цирка в романе Грина. Эта поза не вязалась с образом кинематографического Друда – бога, пришедшего к людям с проповедью, который створяет чудо, чтобы возродить веру.

В кинематографическом монологе Друда безверие ассоциируется со страхом: «Вот оно, гневное око страха, безверия, оно сильнее притяжения Земли. Если никто не поверит в меня, я сорвусь в эту пропасть» [537].

В этот момент Мансуров вводит в канву фильма мотивы еще одного рассказа Грина – «Канат» (1924). Главный герой рассказа Вениамин Фосс, страдающий припадком безумия, возомнил себя всемогущим мифологическим Амивелехом, физическим возможностям которого нет пределов. Например, он уверен в том, что может ходить по канату – что он и делает на глазах у возбужденной толпы. Однако внутренний импульс толпы «Падай!» и жгучее желание зевак увидеть такое увлекательное зрелище, как падение канатоходца, заставляет его сорваться с каната.

Именно этот кровожадное повеление «Падай!» слышит Друд в фильме Мансурова, застыв под куполом цирка. На секунду он теряет равновесие, готовый сорваться в пропасть – образно говоря, в разверзшуюся пропасть человеческого безверия. Однако, в этот момент Друду слышится другой голос, голос поддержки и одобрения. При этом камера скользит по лицам зрителей, относящихся к характерному «народному» типажу и явно принадлежащих к рабочему классу. Поддержка исходит именно от них:

- Ну что же ты, Звезда – летай, мы за этим пришли. Заплатили, не жалея.
- Хорошо видеть ловких людей! Вот, и наши ребятишки рады. Летай же! [538]

Иными словами, Мансуров демонстрирует классовую поддержку Друда, делая резкий идеологический вольт от откровенно религиозного дискурса к традиции социалистического реализма. Впрочем, как известно, весь пафос социалистического искусства был основан прежде всего на вере – если не в существование божественного начала, то в торжество коммунизма и науки [539].

Чем бы ни была оправдана декларация поддержки рабочего класса, суть ее выглядит странно. Выходит, что зрители поддерживают Друда не потому, что верят в блистающий мир души, не подвластный отягощающему злу. Они призывают Друда лететь, потому что «заплатили, не жалея» и потому что его полету рады «ребятишки». В этом отношении звучит добродушное снисхождение к феномену полета – устремление ввысь, в мечту рассматривается как забава для детей. Можно даже сказать, что оно отражает отношение официальной советской идеологии к произведениям Грина и фантастическому жанру вообще – как к явлению, рассчитанному только на определенную возрастную категорию.

Этот секундный парадокс, вероятно, допущенный режиссером из цензурных соображений, не оказывает значительного влияния на восприятие образа Друда как спасителя человечества – прежде всего, в религиозном смысле. В картине Мансурова страх является концептуальной категорией, которая отделяет человека от блистающего мира и полета. На текстуальном уровне эта тема выражается в рефрене «Не бойтесь», который несколько раз произносит Друд. В интерпретации Мансурова, летать может не только главный герой, но его ученики (ученицы), которые не боятся и верят в собственную силу полета.

на верх страницы - к содержанию - на главную