Литературная критика - Репрезентация творчества Александра Грина в СССР
к содержанию

Глава 5. Леонид Борисов. Волшебник из Гель-Гью (начало::продолжение::окончание)

Однако в остальном произведение Борисова остается «романтической повестью» (такое жанровое определение дал сам автор) о творческих поисках художника. И если бы не упоминались конкретное имя и фамилия этого художника, повесть бы несомненно выиграла от этого: Волшебник из Гель-Гью представляет более художественную ценность, нежели биографически-просветительскую – он явно выходит за рамки популярного и познавательного чтения из серии жизнеописаний замечательных людей. Биографический жанр мешает автору, искусственно ограничивая его, навязывая соответствие реальным фактам.

А как раз фактам повесть Борисова соответствует мало: так, совершенно не соответствует реальности образ жены Грина – Веры Павловны. Имя сохранено автором, однако не учтена та деталь, что Вера Павловна вовсе не была неким безответным и бесхарактерным существом, поглощенным рукодельем и «по великому женскому сердцу своему прощавшая мужу его трудные для нее странности […] и в душе гордившаяся тем, что она жена художника» [335]. Помимо полного несоответствия этого портрета с характером реальной Веры Гриневской, Борисов также не учел тот факт, что в 1913 году Грин и Вера Павловна уже разошлись [336].

Кроме этого в книге Борисова существует целый ряд подобных огрехов, однако мы не будем останавливаться на их подробном анализе. Вероятно, автор Волшебника из Гель-Гью имел более веские причины назвать своего героя не «Александром Грином», а хотя бы «Гартом» или подобным вымышленным именем, как это сделал Паустовский в своем произведении. В этом случае Борисов создал бы литературного героя – художника гриновского типа, и все эти биографические несуразности и неувязки превратились бы в особенности созданного Борисовым литературного образа. Но именно таковым виделся Борисову образ Грина, и ему нельзя отказать в нескольких точных определениях романтического дара Грина, которое мы цитировали выше.

Есть сведения, что Борисов задумывал целую трилогию о Грине, однако план этот остался нереализованным. Отрывок из второй части под названием «Спящая красавица» был даже опубликован в издании Ленинградская правда 18 мая 1946 года [337] – за два месяца до ждановского указа. Есть основания полагать, что последующие политические события тем или иным образом повлияли на решение Борисова не завершать трилогию о Грине.

После нескольких лет молчания, Борисов продолжил свой цикл биографических повестей произведениями о других романтических авторах Жюле Верне [338] и Р. Л. Стивенсоне [339]. Напрашивается вывод, что выбор этот не был случайным. Именно эти авторы были наиболее любимы Грином, и именно с ними часто сравнивала произведения самого Грина дореволюционная критика - о чем, конечно, не мог не помнить Борисов.

Известно, что Нина Грин, которой довелось прочесть повесть Борисова в лагере (где она отбывала срок с 1946 по 1955 год), была возмущена ею значительно больше, чем повестью Паустовского, к которой тоже особой любви не питала. Приехав после освобождения в Ленинград, она немедленно встретилась с Борисовым. По ее собственным словам, диалог происходил следующим образом.

- Я слышал, вы разгневаны на меня за «Волшебника».
- Разгневана – не то слово, Леонид Ильич. Я оскорблена за Александра Степановича. Вы создали из него в своей повести нечто патологическое [340].

Выслушав извинения Борисова, она просила его больше повесть не печатать. Однако повесть все же выходила повторным тиражом в шестидесятые годы и пользовалась определенным читательским успехом. Ее своеобразие заключалось в том, что повесть в наименьшей степени оперировала понятиями установившегося идеологического «мифа о Грине», предлагая произведение, далекое как от исторической правды, так и от социального заказа.

на верх страницы - к содержанию - на главную