Литературная критика - Репрезентация творчества Александра Грина в СССР
к содержанию

Глава 5. Леонид Борисов. Волшебник из Гель-Гью (начало::продолжение::окончание)

Как и Паустовский, автор повести Волшебник из Гель-Гью Леонид Борисов тоже относился к младшему поколению гриновских современников и тоже искренне почитал Грина.

Борисов начал свою литературную жизнь на десятилетие позже Грина и, будучи моложе его на семнадцать лет, относился к нему, как ученик – к мастеру. Об этом отношении Борисов говорит в своем мемуарном эссе «Александр Грин», написанном и опубликованном в 1939 году [316].

Еще до этого времени Борисов активно работал в жанре литературно-художественных биографий знаменитых людей. Так, в 1933-36 годах он создал большой цикл рассказов о русских писателях. Но Грин тогда еще не вошел в их число. Возможно, именно очерк 1939 года подтолкнул Борисова к написанию повести Волшебник из Гель-Гью.

Агрессивная анти-гриновская кампания в прессе, поднявшаяся во второй половине тридцатых годов, была приостановлена в военное время. В 1945 году в Ленинграде была издана повесть Грина Бегущая по волнам [317], предисловие к которой написал Борисов.

Книга Борисова о Грине впервые увидела свет в 1945 году [318]. Отрывки из повести были впервые опубликованы в печально известных журналах Звезда и Ленинград незадолго до ждановского указа 1946 года. Важно отметить и тот факт, что Борисов был коренным ленинградцем, постоянным автором журналов Звезда и Ленинград.

Можно сказать, что книга Борисова была издана чудом – угодив в либеральный временной промежуток сталинских лет. Через считанные месяцы после публикации Волшебника из Гель-Гью имя Грина, главного героя повести, было официально вычеркнуто из русской советской литературы. А сам автор повести Борисов попал в «черный список» тех, кто публиковался в опальных ленинградских журналах.

Политическую нейтральность повести Борисова, столь удивительную для сталинского времени, можно объяснить фактом либерализации литературного климата военных лет, вплоть до 1946 года [319]. И хотя автор грешит несоответствием реальных фактов и несколько упрощенной трактовкой гриновских произведений, у Борисова совершенно отсутствует тот «ура-патриотический» соус, которым Паустовский сверх меры приправлял образ Гарта и всю свою повесть Черное море.

Необходимо пояснить, что Борисов не был близко знаком с Грином – он встречался с ним «всегда мельком и урывками» [320]. Однако уже в ту пору, в начале 20-х годов, личность Грина очень интересовала Борисова с точки зрения психологии творчества. В поведении Грина он отмечал прежде всего те особенные черты, можно даже сказать – странности, которые свидетельствуют о напряженной внутренней работе, творческой фантазии художника. Так, Борисов приводит в пример рассказ некоей литературной дамы о том, как Грин однажды чуть было не убил топором ее мужа, разрабатывая фабулу очередного рассказа [321].

Однако и сам Борисов был свидетелем некоторых чудачеств Грина, его игры с самим собой, его попыток «остранения» действительности. Как он пишет в своем мемуарном эссе, Грин почти всегда находился в творческом состоянии. Почти всегда он видел себя в окружении своего, не воплотившегося в слово замысла. Он проверял его на ощупь, он перевоплощался, репетировал. […] Вот как работает подлинная фантазия! Вот что драгоценно в ремесле художника […] Вот что такое творчество в его скрытом от читателя виде! [322]

-Лечение от алкоголизма во Владивостоке-

Именно этим импульсом исследования психологии творчества продиктовано время действия – 1913 год. Грин – еще молодой человек, молодой автор, медленно нащупывающий свой собственный стиль. В видении Борисова Грин предстает неким рыцарем чудесного – недаром эпиграфом к произведению взято начало пушкинского стихотворения «Жил на свете рыцарь бедный…».

Он описывает главное состояние Грина как «тоску по героическому и красивому», которая «владела им всю жизнь, во имя этой тоски он писал свои удивительные рассказы, где реальное перемешивалось с фантастическим и самое будничное феерично заканчивалось сказкой. Иначе писать он не умел» [323].

Борисов, сам хорошо знакомый с внутренним творческим процессом, пишет об ассоциативном ряде как об основе гриновского художественного мышления:

Так мы, вдруг остановившись, с какой-то смертельной радостью видим камень, перила и рельсы на мосту такими, какими видели всю эту мелочь в некий блаженный час […] И где-то в области сердца защемит сладко и печально, и тут понадобится очень немногое, чтобы человек написал стихи, нашел редкое сравнение в своей прозе или в полчаса сочинил вальс или песню. […] Подобным состоянием однажды был охвачен Грин, и с тех пор оно стало его свойством; благодаря ему он, человек, как все, видел мир глазами волшебника и поэта [324].

на верх страницы - к содержанию - на главную