Литературная критика - Репрезентация творчества Александра Грина в СССР
к содержанию

Глава 4. Константин Паустовский. Черное море (начало::продолжение::окончание)

В этом описании совершенно явственно видится Александр Грин, каким привычно представляла его советская литературная критика и некоторые воспоминания современников, включая, конечно, самого Паустовского. В тот памятный день, когда Паустовский единственный раз встретился в Грином, он был одет именно так – в глухой черный костюм и черную шляпу. Причем Паустовский нарочно делает замечание, что «шляп тогда никто не носил». Вероятно, костюм Грина напоминал тогда именно одеяние английского пастора.

К своему описанию Гарта в Черном море Паустовский также добавляет, что место действий рассказов этого странного писателя происходит в выдуманных писателем приморских городах. У Паустовского они фигурируют под названиями Саванны и Кастля (здесь угадываются Зурбаган и Лисс). Пожалуй, сомнений в идентификации Гарта больше не остается. Несмотря на точное описание Гарта-Грина, Паустовский избегает употреблять реальное имя любимого писателя. Этому может быть несколько причин.

Первая причина могла заключаться в том, что слишком короткий временной промежуток отделял Паустовского от смерти Грина. Еще слишком рано было делать Грина литературным героем.

Вторая причина более вероятна и сложна. Она продиктована временем действия повести – 1932 годом. Роковым годом начала страшного голода на Украине (1932-1933), который унес миллионы жизней, и годом смерти Грина, умершего от болезней и истощения в Старом Крыму, территориально примыкавшим к голодному краю. Однако у Паустовского Гарт живет, наблюдает процветание страны и, что самое важное, на протяжении действия проходит трансформацию от нелюдимого и недоверчивого мечтателя к активному строителю и воспевателю новой советской жизни, которую дали народу такие люди как лейтенант Шмидт, старый моряк-очаковец Дымченко, и ряд других революционных деятелей. Их биографии начинает собирать и записывать Гарт, задумывая совершенно новые рассказы. Примечательно, что все новые герои Гарта происходят из крестьян и рабочих – то есть являются выходцами из среды «гегемона революции».

Чем же объяснить это намеренное конструирование реальности, к которому оказался причастен человек, описанный как «совесть времени» [311], безупречный в этическом отношении? Объяснить этот парадокс можно многими причинами, не последней из которой является действие массового психологического воздействия, конструкция тотальной утопии, о которой шла речь в Главе 1 данной работы. Идеология сталинского режима конструировала не только рядовых жителей, или, как можно выразиться, «конечных потребителей утопии», но и писателей, кинематографистов, художников, которых можно назвать «инструментом создания утопии». Не исключено, что общественное давление модифицировало сознание писателя, а писатель модифицировал сознание читателей своим произведением. В данном случае, при помощи еще одной вспомогательной модификации – идеологической конструкции образа Грина-Гарта.

Однако есть и еще одна причина, которая представляется более серьезной. Мы можем предположить, что Паустовский в повести выступил не только в качестве лирического героя Черного моря, но и образе Гарта, который только внешне напоминает Грина. Возможно, рассказывая о трансформации другого писателя в годы процветающего социализма – в те самые годы, когда свирепствовал голод и репрессии, и когда реальные события были настолько чудовищными, что их очень хотелось заменить сконструированной картиной сталинской утопии – Паустовский психологически защищался от реальности. И если Грин связывал свое существование с Гринландией, Паустовский в сталинские годы предпочел войти в мир государственной утопии, в мир феерически победившего социализма.

В повести Паустовского Гарт под благотворным влияниям окружающей действительности приходит к убеждению, что социализм – единственно возможный путь к счастью на земле. Получается, что заслуга обращения Гарта-Грина в новую веру (посмертно), пресловутый гриновский «неосуществленный переход к реализму», который стал ключевым компонентом советского мифа о Грине шестидесятых годов, отчасти принадлежит Паустовскому. Между Гартом-Грином и лирическим героем-Паустовским присходит следующий диалог:

- Социализм – это солнце будущего, - сказал я Гарту.
- Я знаю, - ответил Гарт. – Я давно отказался от своей невозмутимости. […]
- В своих прежних странах, - сказал Гарт и подчеркнул слово «прежних», - я часто описывал праздники в приморских городах. Плошки, пляски, драки и фейерверки. Но ничего подобного тому, что происходит сейчас я, конечно, не мог выдумать […] Сейчас, когда мимо меня прошел командующий флотом, когда прошел через праздник человек, вынесший тяжесть революции, праздник зазвучал по-иному. […]
- Над чем вы сейчас работаете, Гарт?
- Я пишу о лейтенанте Шмидте, - неожиданно ответил он.
[…]
Я сказал Гарту, что этот проход напоминает старинные порты. Мы как будто не в Севастополе, а в выдуманном Кастле из его рассказов. […]
- То, что вы говорили насчет Кастля – это вы оставьте. […] Меня уже не интересует выдуманная жизнь [312].

Ради новой прекрасной жизни, происходящей вокруг него, Гарт отказывается от своих несуществующих стран и погружается в мечты о прекрасных городах будущего. В этом ему помогает художница с нарочито не-гриновской и малопоэтической фамилией «Сметанина» - ее имени Паустовский не упоминает вообще. Кроме того, Гарт становится воспевателем грандиозных проектов, напоминающих знаменитые оросительные планы по «повороту рек вспять». При явной анти-технократической направленности всего гриновского творчества это «приукрашивание» Паустовского кажется уже откровенной натяжкой.

на верх страницы - к содержанию - на главную