Литературная критика - Репрезентация творчества Александра Грина в СССР
к содержанию

3.1.1. Апологетика научной фантастики (начало::продолжение::окончание)

Процесс уничтожения тяги к чудесному в душах советских людей несколько приостановился с прекращением деятельности Российской Ассоциации Пролетарских Писателей (РАПП). Возвращение сказочного жанра в советскую литературу состоялось в процессе формирования так называемого «сталинского искусства». В 1934 году на Первом Съезде Союза писателей – том самом съезде, где был принят манифест нового искусства социалистического реализма - Максим Горький заявил о пересмотре значения мировой литературы. По его словам, культура западного капиталистического мира переживает постоянный и неуклонный спад еще со времен эпохи Возрождения. В своем выступлении Горький призывал советских писателей обратиться к Шекспиру и, в равной степени, к литературе далекого прошлого – особенно к фольклору [253].

Эти слова Горького ознаменовали переворот в советской литературной критике. Идеологической системе был подан сигнал – и значение фольклора в советской литературе и обществе было немедленно пересмотрено:

Современная фольклористика, опираясь на теорию марксизма-ленинизма, на работы революционных демократов, М. Горького о народном творчестве, многое сделала в изучении взаимоотношений индивидуального и коллективного начал в сказке. Лучшие сказки народов мира вошли в сокровищницу мировой литературы [254].

Наравне с использованием материала былин – иногда весьма существенно переработанный и «дистиллированных» [255] - появились и оригинальные былины сталинского времени. Новоявленные сказочники сталинской эпохи стали сочинять и исполнять баллады о советских вождях, используя стиль старинных былин.

В библиотеки и на прилавки стали поступать сказки и легенды разных народов мира (но в первую очередь, разумеется – русские народные сказки). Вскоре решено было, что народные сказки соответствуют советским педагогическим задачам.

Особенно поощрялись сказки, изображающие подобие классовой борьбы – таковой представлялась традиционная борьба бедного Ивана-дурака с грозящими ему опасностями. В преодолении опасностей виделся народный оптимизм – пусть даже опасности эти были сказочные, оторванные от социалистической действительности. Здесь позволялось использование фантастических мотивов – сказочная фантастика объяснена была символом и аллегорией, «поэтической условностью»:

В сказке люди мечтали преодолеть реальную мощь внешних сил природы и общества, изображали воображаемую победу над ними и тем самым внушали уверенность в положительном исходе активности человека. Вымысел сказки стал поэтической условностью – воплотил в себе мечты народа об иной, светлой жизни […] а герои – носители положительного начала неизменно оказываются победителями в жизненной борьбе [256].

В выражении «положительный исход активности человека» видится явная отсылка к принципу научной фантастики. Так, отличительной чертой этого жанра в одной из советских энциклопедий называли «оптимистический взгляд на предназначение человека» [257].

Завершение сталинской эпохи и приход периода «оттепели» не слишком изменил это соотношение сил. В фантастической литературе хрущевского образца стало меньше шпионов – та же тенденция коснулась и реалистической литературы – поскольку болезненная шпиономания сталинских лет несколько смягчилась. Остальные установки советской фантастики вплоть до падения СССР были прежними: господство социальной научной фантастики было бесспорным. Редакционное вступление к общесоюзному сборнику Фантастика 1967 гласило следующее:

Целых пятьдесят лет теперь за плечами и у большой советской литературы, и у полноправной части ее – научной фантастики. […] Советская фантастика служит общему делу – борьбе за построение коммунизма. […] Марксизм-ленинизм вооружил советских фантастов своим методом познания действительности, он помогает им видеть возможные пути развития общества. Советская власть широко поддержала научную, социальную фантастику в первые же годы своего существования [258].

А. Бритиков, автор монографии Русский cоветский научно-фантастический роман (1970) утверждал, что фантастика произошла от утопии, жанра четкой социальной ориентации. И «с того момента, как она стала поэтическим спутником науки, фантастика приобрела качество, которого не имела и не может иметь родственная ей волшебная сказка – коэффициент достоверности» [259]. Это емкое определение («коэффициент достоверности»), сочетало математическую терминологию с литературоведческой. Оно представляло фантастику чем-то вроде популярного придатка к учебникам по точным наукам, а также дополнением к учебникам по марксизму-ленинизму для подрастающего поколения.

В 1962 году известный советский писатель-фантаст Иван Ефремов в статье «Наука и научная фантастика» высказал предположение, что «бытовой» и научно-фантастический потоки художественной литературы когда-нибудь сольются. Ефремов видел предпосылку этого будущего слияния в «более глубоком и всеобщем проникновении научного сознания в художественно-практическое мышление» [260]. Эта формула как бы поясняет определение «коэффициента достоверности», данного несколько позже критиком Бритиковым – своеобразный манифест позитивистско-просвещенческого литературоведения.

Итак, советская модель фанатической литературы была тесно связана с моделью литературы социалистического реализма, являясь ее органическим целым. Этика и эстетика советской фантастики целиком вытекала из философии марксизма-ленинизма. По этим же социально-идеологическим критериям оценивался и выбор авторов зарубежной фантастики, переводимых на языки народов СССР [261]. Теперь мы рассмотрим оценку произведений Грина советскими критиками в контексте модели социалистической фантастики, поскольку эта проблема тесно связана с жанровым определением гриновского творчества в контексте советской литературы.

на верх страницы - к содержанию - на главную