Литературная критика - Репрезентация творчества Александра Грина в СССР
к содержанию

3.1.1. Апологетика научной фантастики (начало::продолжение::окончание)

Но не всякая разновидность фантастики считалась приемлемой даже для детей и юношества. В условиях господства социалистического реализма единственным привилегированным фантастическим жанром была научная фантастика. В соответствии с советской версией литературной и культурной эволюции.

На заре человечества фантастика находила свое воплощение в различных религиях у разных народов, в мифологии, в создании языческих культов, богов и т.п. […] С развитием науки и техники фантастика помогает заглянуть в будущее, побуждая к поискам научную мысль и пропагандируя ее достижения […] Способность к мышлению – неотъемлемое качество всякого творческого труда [235].

Такое марксистское объяснение природе фантастического дает Словарь литературоведческих терминов (1974). Другая версия литературного справочника (1985) разъясняет, в чем именно заключается отличие советской фантастики от фантастики буржуазной:

"Буржуазная фантастика переполнена изображениями ужасов, даже технические достижения, созданные гением человеческого разума, при капитализме наводят на мысль о порабощении человека машиной и уничтожении человечества. В противоположность этому писатели социалистического реализма показывают, что техника может быть злой или доброй в зависимости от того, в какой социальной системе она создается, каким целям служат ее изобретатели" [236].

Таким образом, советское литературоведение пришло к определениям марксистской / позитивистской / оптимистической и буржуазной / пессимистической / иррациональной фантастики.

Заявляя, что «у ряда романтиков фантастика приобретала мистическую окраску», «иррациональна и глубоко субъективна фантастика символистов и модернистов» [237], литературоведы четко расставляли идеологические акценты. Определения «мистическая», «иррациональная», «субъективная» в советскую эпоху были негативными эпитетами. Эти критические знаки-определения мог трактовать любой школьник, с детства привыкший к системе идеологических ярлыков «нашей» и «чужой» культуры и общества.

Советская фантастика основывалась исключительно на рациональном фундаменте, не допускала никакой магии и заключала четкое идеологическое послание. В научной фантастике не могло быть ни сверхъестественных событий, ни сверхъестественных существ. Даже использование фольклорных персонажей или традиционных для русского фольклора магических предметов требовало рационального научного объяснения [238].

Предметами рассмотрения советской научной фантастики были в основном продвинутые технологии и общество коммунистического светлого будущего – коммунистическая утопия. Этот жанр советской литературы начал развиваться еще в предреволюционные годы, и одним из его родоначальников принято считать роман Александра Богданова Красная звезда (1907) [239].

Богданов был деятелем социал-демократической партии, а также видным философом-позитивистом. Его утопический роман должен был иллюстрировать определенную философскую концепцию. Владимир Ленин, стоявший на общих позициях с Богдановым, но расходившийся с ним в некоторых пунктах, поощрял страсть философа к литературе:

Горький вспоминал, как сожалел Ленин, что никто не догадался написать книгу о расточении общественного богатства при капитализме. Беседуя на Капри у Горького с Богдановым об утопическом романе, Ленин сказал: «Вот вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, синьор махист!» [240]

Роман Красная звезда [241] и его продолжение Инженер Менни (1908) повествовали о коммунистическом обществе и революции на Марсе.

Исследователь русской советской научно-фантастической литературы А. Бритиков утверждает, что Богданов создал первую в мировой фантастике революционную мотивировку космического путешествия [242]. Романы были очень популярны в марксистских кругах до Октябрьской революции – а в двадцатые годы они неоднократно переиздавались советскими издательствами [243].

Традицию Богданова продолжил Алексей Толстой романом Аэлита (1922). Он использовал мотив путешествия на Марс с революционными целями. В отличие от романа Богданова, который слишком изобиловал философскими и производственными вопросами, роман Толстого больше пленял читателей своим авантюрным сюжетом. Следует отметить, что условный жанр научно-фантастического романа (и вариации на эту жанровую тему) был очень популярен в СССР в двадцатые годы: к этому жанру обращались М. Шагинян, В. Катаев, И. Эренбург и другие.

Этот жанр граничил также с утопией и антиутопией, поскольку в центре внимания произведений стоял вопрос об обществе будущего. После революционных потрясений русские писатели и читатели пытались заглянуть вперед и отгадать, какие последствия могут иметь глобальные социальные эксперименты. Одним из ярчайших примеров литературы 20-х годов следует назвать роман Мы (1922) Евгения Замятина, созданный в один год с Аэлитой. Советская критика определила жанр Мы как антиутопию, переведя таким образом сам термин в негативное поле: «Частица «анти» характеризует не только политическую направленность, но и отношение антиутопии к науке. … Замятин нарисовал свою сатиру по трафарету «левых» коммунистов и прочих вульгаризаторов марксизма» [244].

на верх страницы - к содержанию - на главную