|
|||||||||
|
Владимир Сандлер
- Жизнь Грина в письмах и документах Восемнадцатый год был временем, когда одна за другой закрывались буржуазные газеты, вставшие в оппозицию к советской власти. Взамен их появились новые, порой совершенно безобидные, но и они держались недолго: не хватало бумаги. Возможности печататься стремительно сужались. Тем, кто жил только литературным заработком, приходилось туго. Когда Грина пригласили участвовать в новой газете «Честное слово», он первым делом позвонил А. Блоку. В записных книжках Блока находим «12 августа. Утром — телефон от А. С. Грина, дать материал для беспартийной левой газеты, редакция П. Ашевского, в Москве,— «Честное слово». Пошлю «Что надо запомним, об Аполлоне Григорьеве», строк 100 стихов. 16 августа. Утром будет звонить Грин. (Не звонил. По-видимому, мама напрасно трудилась переписывать. Газетчикам верить пора перестать.) 17 августа. Грин позвонил, что московская газета закрыта». В десятых числах августа Грин возвратился из Москвы, а двадцать первого вновь уехал туда. В Москве, в газете «Мир», Грина попросили написать статью о Толстом. Он с радостью согласился. Эта небольшая работа — прекрасный человеческий документ, как нельзя лучше характеризующий самого Грина, документ, в котором соседями оказались мыслитель и растерявшийся интеллигент, тонкий критик и гражданин, с надеждой заглядывающий в будущее. -- Скромное о великом (памяти Л. Н. Толстого)Однажды А. И. Куприн в разговоре о великом покойнике выразился таким образом: — Старик нас всех обокрал, за что ни возьмешься — уже им написано... Шутливость замечания этого очевидна, и всё-таки так велико, так разнообразно художественное наследие Толстого, так разносторонне, на протяжении полувека, изображена им жизнь русского общества и народа, что, заменив слово «обокрал» словом «предупредил», приходится согласиться с А. И. Куприным по существу дела. Толстым не оставлено без внимания малейшее душевное движение человеческое. Читая «Анну Каренину», с изумлением, с подавленностью убеждаешься, что здесь изображена, главным образом, вся русская жизнь того времени, вся русская душа в ее целом, а уж затем, в огромном узоре этом, в этой сплошной толпе лиц, страданий, судеб уделяешь необходимое внимание интриге собственно романической. Толстой как художник является демократом в самом возвышенном значении этого слова. Он демократичен, как солнце. Сила и равномерная страстность художественного проникновения одинакова у него для мужика и царя, пьяницы и священника, светской дамы и простой бабы. Одно прикосновение творческого внимания Льва Толстого делает всех людей одинаково прозрачными и удобочитаемыми. Толстой, как никто, совершенно лишен оттенков отношения к своим персонажам в смысле их социального положения или рода их деятельности. У него отсутствует (чего не избегали подчас крупнейшие таланты) социальная мистика и социальная, обывательская щепетильность. Как художник он пленительно суров и бесцеремонен в раздевании душ. Страсти, заблуждения, страдания, подвиги, удовольствия и подлости человеческие вытекают из одних и тех же духовных явлений, причин, кого бы он ни описывал: князя или полудикого черкеса, казака или Николая 1-го. Благодаря великой простоте выражения, описания человеческих жизней со всеми их внутренними пружинами, читатель неизменно убеждается в тождественности духовной основы всех людей и, вместе с Толстым, видит, как жалки все ухищрения, все разделения, искусственные, все различия одежд, званий, чинов, занятий. Вообще человек, а не человек такой-то и такой изучается и понимается им в книгах великого писателя. Особенность художественного таланта Л. Н. Толстого, его эта беспощадная сила реального изображения, в связи с огромной любовью к жизни во всех видах ее и окрасках, его плодовитость и ревнивое отношение к каждому слову, имевшее целью наибольшую, совершеннейшую полноту впечатления,— сделали то, что действительно после Толстого осталось немного (если только осталось) сторон жизни, почему-либо не охваченных его волшебным пером. |
||||||||
|
|||||||||
