Н. Н. Грин - Из записок об А. С. Грине
назад :: вперёд :: содержание

Около «буржуечки» мы проводили почти все свое время, — в других углах комнаты было холодно. На полу около нее и спали. Ели сравнительно прилично. Были, во всяком случае, всегда сыты. Но к концу зимы у Александра Степановича от употребления авитаминозной пищи и житья в темной комнате, где с утра до ночи горел электрический свет, начался фурункулез, от которого он избавился только весной.

Летом, в Токсове, Грин неоднократно начинал первый в своей жизни роман — «Алголь — звезда двойная». Ему нравилась легенда об одной красивой звезде и ее неизменном спутнике. Но роман ему не давался. Тогда он мне еще ничего не читал, а сидел, курил, думал, писал. Иногда говорил. «Не удается сюжет, опять всё выбросил».

Осенью, в Петрограде, Александр Степанович как-то попросил нарезать ему небольшие длинные листки бумаги и сказал, что хочет на них записывать всё, что ему придет в голову относительно нового романа. Эти листки я должна собирать и хранить, а он посмотрит, что из этого выйдет Раньше он так не делал, почти всё держал в голове. Я чувствовала себя ученицей, которая должна что-то сделать на «отлично», — складывала листки в специально сделанную для них папочку. Должно быть, в ноябре 1921 года Александр Степанович сказал мне: - «Алголь» мой умер, но наклевывается у меня новый сюжет. Если хватит сил и уменья, знатно должно получиться.

Два дня Александр Степанович лежал в постели. Вскочил очередной фурункул, и он не мог ни ходить, ни сидеть. Лёжа, он усердно писал, забрав у меня все четвертушки.

Пришел не помню кто; кто-то из литературных знакомых. Спрашивает — почему Александр Степанович лежит?

— Ишиас разыгрался, — отвечает Александр Степанович.
— А что такое пишете? Интересно. Может быть, почитаете?

Не любил Александр Степанович таких вопросов, мрачновато ответил:

— Э, пустяки, так, от нечего делать бумагу мараю. И замолчал, стал неразговорчив. Гость посидел, посидел и ушел.
— Не люблю этого пустого залезанья в чужую душу Словно писатель—магазинная витрина, — пяль всё на ружу!

Я же ни о чем его не спрашивала, решив про себя, что, как бы ни было мне интересно, буду ждать, когда он сам мне что-либо скажет. Так и случилось. Еще несколько дней прошло, и Александр Степанович раз вечерком, сидя около «буржуйки», говорит мне:

- Хочется тебе послушать, что я написал за эти дни? А не хочешь — говори прямо. Натяжек у нас не должно быть. Но вижу, плут, что хочешь. Слушай вни мателыю и учись. Я тебя как на уроке буду спрашивать.

И он прочел мне впервые начало «Блистающего мира».

Чтение взволновало меня. До замужества я читала очень много, но безалаберно. В душе больше всего любила сказку о крошечной принцессе, плывущей по лесному ручью в лепестке от розы. Любила и стыдилась этого. Теперь, слушая Александра Степановича, краснея от волнения, от того, что он, доверив, открывал мне свое таинственное, я почувствовала такую же нежность и благодарность, как некогда, читая ту сказку Это было мое крещение в жены писателя.

Однажды Александр Степанович дал мне задачу — придумать для героини «Блистающего мира» имя легкое, изящное и простое. Два дня я была сама не своя. Сотни имен вереницей проходили перед моими глазами, и ни одно не подходило к тому, о чем думалось. Иногда нерешительно, чувствуя неправильность предлагаемого, я говорила Александру Степановичу то или другое имя. Он только отрицательно мотал головой. В один из вечеров Александр Степанович читал мне киплинговского «Рики-тики-тави». Окончилось чтение, и я, еще под впечатлением прочитанного, ходила, хозяйничая, вокруг печурки и напевала про себя «рики-тики-тави» — и неожиданно закончилось само собой, «рики-тики-тави-тум!» И так в голову и ударило: Тави Тум, Тави Тум — да ведь это же имя! Как из пушки выпалила.

— Сашенька! Тави Тум!

Он рассмеялся, видя мое волнение, и тоже радостно сказал.

- Вот это хорошо, Тави Тум — то, что подходит совершенно.

Так родилась Тави Тум.

назад :: вперёд :: содержание