Всеволод Рождественский - В Доме искусств
назад :: вперёд :: содержание

Запомнилось и еще одно его замечание, может быть потому, что Грин вообще был несловоохотлив. Когда его просили высказаться на каком-либо собрании, он угрюмо буркал под нос.

— Простите. Говорить я умею только с пером в руке.

Однажды, когда город вздохнул уже свободнее, когда на фронтах наметился явный перелом в пользу Красной Армии и в сущности ее победа была предрешена, я встретил Александра Степановича в Таврическом саду, у полотняного цирка Шапито, и, признаться, несколько удивился — что привлекло его сюда? А он, словно предугадывая мой вопрос, взял меня под руку и сказал.

- Не удивляйтесь. Бываю здесь вот уже третий день. Люблю цирк. Вот где нужно учиться настоящему искусству. Тут уж нельзя ни в чем соврать — рискуешь головой.

С окончанием гражданской войны, с восстановлением нормальной жизни в городе, с появлением первых издательств, новых редакций постепенно сходила на нет и обособленная жизнь Дома искусств. Он прекратил свое существование, как писательское общежитие, и все мы, его обитатели, разошлись по своим гнездам. Исчез с моего горизонта и А. С. Грин. Лишь изредка встречал я его в какой-либо редакции, сменившего поношенную шинель на обычное пальто и мягкую шляпу. Он входил молча, несколько угрюмо кивал присутствующим и клал на стол секретаря рукопись очередного рассказа. Как-то мне пришлось видеть его, когда он пришел за ответом. Секретарь объяснял ему что-то, мялся при этом, и но всему было видно, как он мучительно подыскивает слова для приличной формулы отказа. Александр Степанович слушал его внимательно, ничего не возражая, и только под конец не выдержал.

— Да говорите прямо — не подходит. И всё тут. Меня этим не удивишь. К тому ли еще я привык в жизни! А писать иначе я не могу Не умею. Будьте здоровы.

И, забрав рукопись, удалился так же угрюмо, как и вошел.

Несколько позднее я встретил его в саду у Адмиралтейства. Он сидел на скамейке и читал воскресный номер начавшей выходить тогда «Красной газеты».

- Вот, полюбуйтесь! — сказал он мне, подвигаясь и давая место рядом с собой.
- Какой-то N. Напечатал фантастический рассказ. Читайте, не ленитесь! — И сунул мне в руки газетный лист. Я прочел всё — от первой строки до последней. Автор пытался заглянуть в будущее, на сто лет вперёд, но, несмотя на большие претензии, писал вяло, скучно, безо всякой заинтересованности своей темой.
- Вот видите, — продолжал Грин. — Бездарно? Да, бездарно! А почему? Потому, что он сам не верит тому, о чем пишет.

Он помолчал и добавил — раздумчиво и грустно:

— Эх, люди! Не умеют они владеть фантазией, мечтой,— быть может лучшим своим достоянием...

Я долго не видел его после этой встречи. Грин уехал из Петрограда, — сказали, в Москву, а потом и вообще переселился на юг.

В один из летних месяцев мы неожиданно встретились с ним в Коктебеле на даче поэта и художника Максимилиана Волошина. Грин пришел пешком из Старого Крыма. У Волошина всегда бывало много летних гостей — писателей, художников, музыкантов. Александр Степанович не прижился в их среде. И здесь он казался грубоватым, а порою и излишне резким. Я видел, как он один бродил по берегу залива, изредка подбирал тот или иной заинтересовавший его камешек и тотчас же бросал его в море. Так он ни с кем и не завязал разговора и к вечеру собрался домой.

Был он чем-то озабочен, даже мрачен. Сказывалась, очевидно, приближающаяся болезнь.

Таким он был и у себя, в маленьком белом домике на тихой улице Старого Крыма. Любил бродить один в окрестных горах.

назад :: вперёд :: содержание