|
|||||||||
|
Автобиографическая повесть. Урал Бессемейных, пьяниц, босяков звали обидной кличкой «галах», сибиряков - «чалдон», пермяков — «пермяк — соленые уши», вятских — «водохлебы», «толоконники», волжских — «кацапы», мордвинов — «лягушатники» («Лягва, а лягва Постой, я тебя съем»). О них рассказывали, как один мордвин ищет другого: - Васька. Молчание. Предпочтительной уральской одеждой, предметом мечты, были татарская шапка из завитого барашка с четырехугольным, черного бархата, верхом, высокие «приисковые» сапоги, выше колен, с ремешками под коленом и серебряными подковами; бумазейная рубашка с высоким воротником, застегивающаяся на синие стеклянные пуговицы, и шаровары из черного бумажного бархата (плис). Щегольской верхней одеждой считался «азям» — род халата из верблюжей шерсти, с широким отложным бархатным воротником. Однако большей частью можно было встретить желтые полушубки да матерчатые пиджаки на вате, а то и на кудели. Кроме лаптей, валенок и сапог в ходу были, зимой, «бахилы» — мягкая высокая обувь из коровьей или лошадиной шкуры, шерстью внутрь, а также «поршни» — кожаные лапти. -- Контора — большое здание из двухсотлетних бревен — была пуста, когда я вошел, только у окошка кассы один старатель получал деньги за сданное золото. Он принес с собой фаянсовую тарелку. Кассир отсчитал ему две тысячи рублей золотыми пятирублевками. Старатель завязал полную золотом тарелку в ситцевый платок и понес домой — как носят суп, спокойно и независимо. После этой картины мой рубль задатка стал очень невелик для меня. Сдав паспорт, я отправился бродить по прииску и, заглянув в общие бараки, не захотел поселиться там. Вверху было жарко от железной печки, а в ноги тянуло холодом; между тем, за отсутствием места на нарах, мне пришлось бы спать на земле. Один рабочий направил меня к местному жителю-рабочему, в его избу, и я поселился там в углу, за рубль в месяц. Кроме меня был еще жилец — рыжий мужик, горький пьяница, вечером он с хозяином напивался, и они пели, сидя за бутылкой: Скажи мне, звездочка златая, Хозяйка, пожилая беременная женщина, молча работала по хозяйству, ни во что не вмешиваясь. Я спал в углу, на соломе. Она никогда не убиралась, лишь сметалась на день в кучу. Таяло, снег сошел по прииску, лежал он еще только в лесу. От сырой грязи мои валенки развалились, сапожник отказался чинить их, — я надел лапти. Как было не вспомнить ехидную поговорку, которой дразнили меня мои родители за проказы и леность к ученью. «Гули да гули... Ан в лапти и обули». Однако уметь надеть лапти не так просто. Мои сожители учили меня обвертывать ногу портянкой, чтобы было везде туго, ловко, не давило подошву, и я кое-чего достиг в этом искусстве. На другой же день, едва в темноте порозовело небо, сквозь лес я вышел к наряду. Нарядчики послали меня качать из шурфов воду. Из бараков вышел народ, бабы и мужики, прибавилось к нему нас, новичков, человек двадцать, и, пройдя с полверсты лесом, мы очутились в лесной долине. Здесь, на расстоянии пятидесяти сажен один от другого, были «шурфы» — неглубокие шахты для разведки золотоносного слоя, состоящего из песку и гравия. Эти шахты — три — пять саженей глубины — обслуживались ручным воротом с бадьей и обыкновенным насосом, рукав которого, касаясь дна, выбирал воду. Внизу работали двое: забойщик, то есть шахтер, рывший породу мотыгой, и плотник, ставивший деревянную клеть для избежания обвала стен шурфа. назад :: вперёд :: к содержанию |
||||||||
|
|||||||||
