Автобиографическая повесть. Охотник и матрос
назад :: дальше :: к содержанию

Только по возрасту и росту я просидел последний год на задней парте, - остальное время, чтобы я всегда был на виду, меня держали на передней парте, прямо перед столом учителя. Моё развитие было не в пример выше всех учеников училища, а потому, очень часто, на вопрос. "Кто знает?", я, подняв руку, звучал как энциклопедия. Учитель любил меня, но, любя, преследовал строже, чем других, и без стеснения посылал к доске, если замечал, что я хихикаю с кем-нибудь или под партой толкаюсь ногами со своим обидчиком (я никогда не начинал первый).

Одно моё сочинение на тему "Мой любимый уголок" учитель читал вслух всему классу, как образец. Я описал камышовый островок мельничного пруда, где любил сидеть с книгой, ружьём и хлебом. Другой раз была задана тема "О пользе собак". Я написал "о вреде собак" (хотя думал иначе), доказывая, что случаи водобоязни во всём мире перевешивают пользу собак для эскимосов, охотников и хозяев стад. Учитель начертал единицу, приписав. «Написано отлично, но не на тему» Это сочинение тоже было «опубликовано», и я видел, что учитель, втайне, гордится этой моей эскападой.

В пятом отделении, по странной прихоти, я написал, для себя, статью «Вред Майн Рида и Густава Эмара», в которой развивал мысль о гибельности указанных писателей для подростков. Вывод был такой начитавшись живописных страниц о далеких, таинственных материках, дети презирают обычную обстановку, тоскуют и стремятся бежать в Америку. Примером я выставил театральным спектакль, после которого еще мрачнее и незавиднее кажется дом, участь бедняка. Собрав после классов несколько человек слушателей, я прочёл им эту галиматью. Они выслушали, возражать не умели или не хотели, тем дело и кончилось. До сих пор не понимаю, зачем я это сделал, — я, даже теперь с волнением думающим о путешествиях.

В четвертом отделении случился выстрел. Я имел глупость принести с собою в класс пистолет, собственноручно с деланный из солдатского патрона, заряжаемый порохом, дробью и воспламеняемый бумажным пистоном, я его держал в парте, трогая стальную пластинку с гвоздиком, заменяющую курок, как вдруг курок сорвался, гром выстрела едва не сбросил учителя со стула, пошел дым столбом — и все повскакали. За это художество меня со сторожем и запиской об исключении на две недели отправили домой. Я ревел, просил прощения, отец стегал меня ремнем, ходил к инспектору и с трудом уладил дело, так что через три дня я опять сидел на последней парте.

В шестом отделении произошел случай посерьезнее. Хороший учитель уехал в Глазов, а его место занял новый, ранее не служивший, Алексей Иванович Терпугов (5). Это был крайне желчный, истеричный человек, измученным невралгией и ненавидевший учеников до того, что, забывшись, кричал на них и топал ногами. Чем то я провинился во время урока, — кажется, разговаривал.

- Гриневский! крикнул мне Терпугов. — Помяни мое слово, что не миновать тебе скамьи подсудимых!

Разговаривая с соседом, я в то же время потихоньку ел принесенного с собой на завтрак рябчика. Я встал и запустил рябчиком в Терпугова. Рябчик шлепнулся о вицмундир и упал на пол. Терпугов оцепенел. От так побледнел, что и я испугался. Учитель сдавленным голосом приказал мне выйти вон. Весь дрожа, со слезами обиды и гнева, я, выйдя, немедленно направился домой и рассказал отцу, что случилось. Первый раз произошло, что отец меня не бранил (меня, как большого, от теперь не бил). Походив взад-вперёд, отец направился к инспектору. Возник было вопрос о моём исключении, но всё же инспектор Деренков и другие признали неправоту в этом деле Терпугова. Дело, после двух недель моего домашнего пребывания, кончилось формальным извинением с моей стороны.

После этого я кончил училище без инцидентов и, получив аттестат (средняя отметка - 3, по поведению - 3, ради того, чтобы не портить мне жизнь), я начал собираться в Одессу.

Теперь расскажу, с чего это началось.

Отчасти очень дальними родственниками по матери - а больше просто знакомыми - приходились нам Чернышевы. Отец Чернышев был протоиерей кафедрального собора. У него был сын - Серёжа, двумя или тремя годами старше меня, тихий, малоспособный мальчик, исключили его за неуспешность, или же сами родители взяли из семинарии - точно не помню. Только в один прекрасный день я узнал, что Серёжа отправился в Одессу, поступил в Херсонские мореходные классы и совершил кругосветное путешествие.

Торжествующие родители показывали цветную фотографию. На ней был изображён молодой моряк, одетый в форму матроса; на ленте бескозырной фуражки можно было прочесть "Императрица Мария". Ленты падали от затылка через плечо и грудь. Полосы клинообразно выступающего из-за голландки с синим воротником тельника долгое время не давали мне покоя, я всё решал - есть ли это часть рубашки или же это надевается особо, как галстук. Довольно сказать, что я никогда не видел такой одежды и положительно влюбился в неё, особенно в ленты, которые, при открытой шее и бескозырьковой фуражки, придавали открытому, мужественному лицу Серёжи особый поэтический оттенок. Но, главное, я увидел возможность практического решения задачи путешествий, причём Чернышев ещё получал жалованье! Кроме того, аттестата городского училища было достаточно для поступления в Мореходные классы без всякого экзамена.

назад :: дальше :: к содержанию